Я верю в будущее, пока оно есть.

Вы не становитесь актрисой, вы рождаетесь актрисой. 

Моя мать была католичкой, отец — евреем, и они не хотели ничего делать с этим и не хотели на эту тему говорить.

Мою дочь зовут Лолита. Нет, не в честь книги и не в честь фильма. Лолита — это просто женское имя.

Когда мне было 16, я поняла, что устала от школы. Я вышла на улицу и пошла в сторону киностудии. Постучала в дверь, спросила, нужны ли им статисты, и меня взяли. Да, я просто постучала в дверь.

Я никогда не размышляю в категориях настоящего, прошлого и будущего. Я чувствую себя такой же, какой была, когда только начинала. Роли, которые я уже сыграла, я могу сыграть снова, а роли, которые я играю сейчас, я могла бы сыграть и тогда. Я не чувствую, что как-то существенно изменилась в плане таланта. Да и сама я вряд ли сильно изменилась за это время.

Стать актрисой — это способ выжить из себя безумие.

Каждый день я играю роль самой себя. Даже сейчас, когда я даю это интервью. Поэтому не надо расспрашивать меня слишком дотошно. Я же просто играю женщину, которая дает интервью. Вспомните Грету Гарбо (американская звезда немого кино, большую часть жизни прожившая в уединении, не общаясь с журналистами. — Esquire). Она вообще не знала, кто она такая.

Все мои персонажи кажутся мне совершенно чужими.

Мне нравится браться за сложные характеры и делать их настолько нормальными, насколько это возможно, потому что все мы знаем, что трагичное и ненормальное всегда скрывается за чем-то совершенно обыденным.

Драматургия за последние сто лет стала гораздо менее предсказуемой. Когда-то у тебя был плохой герой и хороший. Сейчас у тебя появилась возможность перемешать их в одном.

Мы совершенно не хотим думать о том, что монстров, которых мы боимся, порождает общество, которое состоит из нас, а не из кого-то еще.

Большинство людей выбирают из того, что им предлагает жизнь, совершенно не думая о том, чтобы пойти и потребовать чего-то еще.

Всегда можно найти повод, чтобы быть несчастливой.

Свобода в мире так невостребована потому, что большинство несвободных людей будут до последней капли крови отстаивать право называть себя свободными.

Я помню, что когда вышли «Турецкие сладости» (один из первых фильмов Пола Верховена, снятый в 1973-м. — Esquire), фильм восприняли как полупорнографический, а единственным изданием, которое дало положительный отзыв, был «Шарли Эбдо». Они написали, что кино — шедевр, а его режиссер станет знаменитым.

Я люблю работать с неизвестными режиссерами. Это как делать ставки, а я редко проигрываю, когда ставлю на что-то. Все режиссеры, в дебютных фильмах которых я снялась за последние 7−8 лет, прославились. У меня хорошая интуиция.

Кино очень похоже на наркотик. Оно позволяет сбежать от обыденности.

Если тебе хватает реальности, с тобой точно что-то не так. Не понимаю, как можно прожить без музыки, кино или театра.

Кино для меня — это как легкая прогулка во время отпуска, а театр — как альпинизм. Ты никогда не знаешь, сорвешься ты на следующем шагу или доберешься до вершины.

Ни один фильм не может повторить жизнь.

Есть тысячи способов быть на экране смешной и так мало способов быть трагичной.

На крупном плане даже движение век — это событие.

источник